Однажды лорд Гренвиль, приближенный короля Генриха VII (1485-1509), пометил в своем дневнике: "выбрать минуту, когда король будет в хорошем расположении, и вы­просить у него какой-нибудь маяк". Вряд ли придворного вельможу влекла морская ро­мантика. Скорее всего, за краткой пометкой скрывался банальный расчет.

 Грабят все!

   В те времена маяки находились в част­ном владении, а право выдачи патен­тов на их строительство входило в чис­ло королевских добродетелей. И это, казалось бы, сугубо экзотическое занятие приносило приличный доход. Дело в том, что владельцы маяков за освещение опасных рифов и мелей взимали с судовладельцев крупные дивиденды, а существовавшее с давних времен «берего­вое право», или «штранда», давало неплохой «приварок». Для этого требовалось всего-то ничего — в нужный момент погасить на некото­рое время маяк. И разбившийся на скалах бога­тенький «купец» в одночасье делал владельца прибрежного участка, на котором произошла трагедия, преуспевающим человеком. В этом прибыльном деле охотно участвовали и цер­ковь, и власть многих морских держав,

  Во времена Людовика XIV (1643-1715) один нормандский священник в своей проповеди укорял прихожан Шеррюэ (залив Сен-Мало) за их нерадивость в уплате церковных взносов следующими словами: "Господь вот уже две­надцать лет кряду не посылает на берег ни одного кораблекрушения". Да и сам монарх был не прочь поживиться плодами штранды. По морскому уставу, изданному им в 1681 году, все имущество, спасенное с разбитого корабля, переходило в королевскую казну, а прибрежные феодалы, взамен "законных прав на добычу", получали от государства приличную мзду. Но особенно расцветала штранда у бе­регов Туманного Альбиона. Там в двадцати восьми милях юго-западнее мыса Лендс-Энд , у северной стороны входа в пролив Ла-Манш, разбро­саны острова Силли . Из 145 островов, островков и скал лишь пять обитаемы. Жители этих островов из поколенья в по­коленье промышляли береговым разбоем. У них даже был свой небесный покровитель Святой Уорна, которого они в штормо­вые ночи просили: «Молим тебя, Господи, не о том, чтобы были кораблекрушения, но о том, что если они по твоей воле произой­дут, ты указал бы им место на островах Силли ради их бедных обитателей».

    Многие века в гроте одной из скал с усилением ветра появлялся звук, похожий на вой волка, и чем ожесто­ченнее дул ветер, тем сильнее стано­вился вой. За этот вой камни получи­ли название  Вульф-Рок, или Волчьи скалы. Капитаны судов, заслышав вой, срочно меняли курс, уклоняясь от опасного места. Жителям же остро­вов волчий вой был ни к чему. Он от­пугивал верную добычу. И однажды рыбаки завалили камнями грот. Вой прекратился. Не прошло и трех ме­сяцев, как на камнях Вульф-Рок в ту­мане разбился корабль, а вскоре еще, потом еще.

   Бристольские купцы, владельцы кораблей, не желая терпеть убытки, решили "оживить" волка. По их заказу лондонские мастера изгото­вили из медных листов статую огромного волка с открытой пастью. Конструкция предполагала, что ветер, проходя между челюстями медного зверя, будет издавать утробный вой, слыши­мый на многие мили окрест. Подготовленное к сборке пугало по частям доставили на Вульф- Рок. Но в одну из штормовых ночей отчаянные парни с островов Силли подошли на вельботе к скале и побросали все заготовки в море. Кора­блекрушения продолжались.

Тогда возмущенные купцы послали пети­цию в Палату общин Британского парламента. Тот постановил построить на западной оконеч­ности островов, на скале Бишоп-Рок, маяк. Узнав об этом, островитяне приш­ли в ярость и обратились к премьер-министру с жалобой на парламент, который "отнимает у них божью благодать". Однако их стенания остались без внимания. Маяк на скале был по­строен, но... к радости островитян первым же штормом башню разнесло в щепки.

  Добытчики были людьми не только настой­чивыми, но и изобретательными. Понимая, что в бурную ночь, при сильном ветре да еще с до­ждем или снегом, когда спасительный свет с бе­рега особенно необходим мореходам, отличить сигнальный огонь от обычного костра практиче­ски невозможно, они привязывали к рогам коро­вы фонарь и выгоняли скотину на берег. Прохо­дящее мимо судно, приняв колеблющийся свет фонаря за сигнальный огонь, шло на него и раз­бивалось о камни. Лучшим временем для таких "операций" были безлунные ночи. Блуждаю­щие маяки отправили на дно не одного "купца" и не одну сотню человеческих жизней вознесли к праотцам в поднебесье. На островах Силли и поныне бытует легенда о том, как еще в XIX веке в особо торжественных случаях хозяева угощали гостей китайским чаем из старых запа­сов, добытых в трюмах чайного клипера "Фриар Тук", капитан которого тоже принял фонарь на коровьих рогах за маяк.

  Не обошла стороной береговая зараза и молодые Соединенные Американские штаты. Сохранился документ, рассказывающий о том, как в одно из воскресений начала XIX века, ког­да у побережья полуострова Кейп-Код (штат Массачусетс) бушевал шторм, в церковь портового городка Чатхэм, переполненную молящимися прихожанами, ворвался мест­ный рыбак с воплем: "Хвала Господу! Крушение на берегу!". Паства ринулась к дверям, но была остановлена повели­тельным гласом настоятеля: "Стойте! Сначала воздадим благодарение Богу". Торопливо бормоча молитву, святой отец проворно проталкивался через замершую в нетерпении толпу и уже на улице, закруглив благодарение слова­ми: "О, Боже! Смилуйся над нами, грешными, и сделай так, чтобы от судна осталось побольше! Аминь!", подхватив повыше рясу, в предвкуше­нии хорошей добычи первым ринулся на берег с призывом: "Дети мои, быстрее за мной!".

Неотложная хирургия

Штранда наносила колоссальный урон су­довладельцам, препятствовала развитию тор­говли и больно била по престижу страны, на чьих берегах она процветала. Бороться с ней пытались давно. Первым, дошедшим до нас до­кументом, считается Латеранский собор (1097), признававший присвоение спасенных от кора­блекрушения предметов тяжким преступле­нием, а виновных подлежащих отлучению от церкви. Неуютно чувствовали себя береговые братья и во времена правления Ричарда I Льви­ное Сердце (1189-1199). Осенью 1192 года, возвращаясь домой после третьего Крестового похода в Палести­ну, капитан корабля, на котором находился Ричард I, сбитый с толку мерцанием берегово­го огня, посадил судно на скалы недалеко от Венеции. Экипаж и король оказались в плену у императора Священной Римской империи Ген­риха VI. Пленники были освобождены лишь че­рез год после того, как Львиное Сердце принес ленную присягу (признание Генриха VI своим благодетелем "по гроб жизни") и пообещал вы­платить выкуп в 150 тысяч марок золотом. С тех пор Британский монарх люто возненавидел бе­реговых грабителей. "Лоцманы, нанятые ленд­лордами, и другие лица, намеренно топящие корабли у берега, — гласил его указ, — подле­жат мученической смерти: первых должно по­весить на высоких виселицах, а лендлордов, подкупивших их, надлежит привязать к стол­бу, врытому в середине их дома, дом поджечь сразу с четырех углов и сжечь дот­ла со всем, что внутри находится. По прекращении же пожара остав­шиеся стены снести и уравнять с землей, а на том месте, где был двор, устроить на вечные времена свиной рынок". Этот указ действовал в Англии почти шесть столетий!

  В XII—XIII веках во Франции, Ис­пании и Нидерландах (каждая из которых до сих пор оспаривает свой приоритет создания документа) для борьбы с береговыми пиратами поль­зовались Сборником постановлений морского права (Олеронский судебник). "Если после кораблекрушения, — говори лось в одном из его параграфов, — спасенные люди сойдут на ближайший берег в надежде на гостеприимство местных жителей, а послед­ние будут так жестоки, бесчеловечны и низки, что позволят себе убить этих несчастных с целью завладеть их имуществом и деньгами, то местный владелец земли обязан немедлен­но взять таких людей под стражу, подвергнуть их телесному наказанию и конфисковать все их имущество. Затем этих людей следует бро­сить в море и оставить там до тех пор, пока они не будут полумертвы, и, наконец, вынув из воды, убить их камнями — подобно бешеным волкам и злым собакам". Дальнейшее развитие эти документы нашли в уголовном кодексе "Каролина", при­нятом в 1532 году во времена правления короля Карла V Габсбургского. Однако соблазн был велик, и никакие уло­жения не останавливали береговых пиратов и владельцев маяков. Представителей местных властей, призванных осуществлять закон­ность, они просто подкупали, а несговорчивых убивали.

Рубить под корень

Один из основателей английского фло­та король Генрих VIII в 1514 году учредил Адмиралтейство-Совет и Морское министер­ство, поручив Глав­ному лорду Адмиралтейства генерал-адмиралу Говарду взять под единоличный контроль мая­ки, баканы, береговые и морские знаки, а право выдачи патентов на постройку новых маяков передал Парламенту. Таким путем монарх намеревался навести порядок на английских бе­регах. Но меры не дали желаемого эффекта, и среди купцов-владельцев судов нарастало недовольство беспомощностью власти. Что­бы как-то разрядить обстановку, король издает специальную Хартию, даровавшую шкиперам и морякам королевства право основать гиль­дию или братство прихожан церкви Детфорд- Стронда в графстве Кент для оказания матери­альной помощи вдовам и семьям погибших на море. Так на берегах Темзы появилась община «Дом Троицы». Некоторые истори­ки полагают, что столь своеобразное название связано с дарственной грамотой, начинавшей­ся словами: "Во имя Святой и нераздельной Троицы". Вскоре «Дому Троицы» присвоили статус корпорации, заведовавшей провизией и запа­сами флота.

Двадцатипятилетняя королева Елизаве­та Тюдор (1558-1603), взойдя на английский трон, отлично понимала, с кем ей предстоит сразиться при наведении порядка на берегах королевства. Ведь доходы ее подданных, зани­мавшихся береговым грабежом, были громад­ны. Истинных размеров богатств, нажитых не­праведным путем, правда, никто не знал. Но то, что это были "бешеные деньги", можно судить по тому, как при первой  же попытке государства выкупить маяк владелец, не моргнув глазом, заломил цену в 550000 фунтов стерлингов.

 Но королева в своем решении была непоко­лебима, считая, что маяки должны стать "обще­ственным залогом, в общественных руках, для общественной пользы и употребления". В этом ее поддерживал и влиятельнейший человек при дворе лорд Берли Уильям Сесил, вторив­ший королеве: "Маяки — это башни на мор­ском берегу, в которых правительство держит лампы и политических союзников". Принудив генерал-адмирала, лорда Говарда, отказаться от единоличной власти над маяками, Елизавета в 1594 году передала их «Дом Троицы». Общине вменялось в обязанность следить за сохранностью навигационных знаков, принадлежавших частным лицам, и даровалось право "на свой счет строить и ставить какие угодно баканы и знаки на морских бере­гах, их возвышенностях и мысах, где, по мнению лоцмейстеров, это окажется полезным". В том же году к корпорации перешли грузовые и балластные сборы "со всех судов, ходящих по Темзе".

 Однако благородным наме­рениям королевы суждено было сбыться не скоро. Как отмечают ан­глийские историки, "характерной частью елизаветинского общества были де­ятели, занимавшиеся пробиванием проектов якобы для блага публики, но на деле имевшие целью частную выгоду Маяки не остались вне их внимания. Создатели маяков подобно лодочнику, смотрели в одну сторону; но греб­ли в другую: делая вид, что хлопочут о выгоде общества, добивались только собственной, а «Дом Троицы», которой по статусу надлежа­ло блюсти интересы государства и граждан, предпочитала бездействовать, подсчиты­вая доходы от маячных и портовых сборов".

В феврале 1614 года возмущенные бездея­тельностью старшин судовладельцы, капитаны и моряки подали в «Дом Троицы»  петицию с тре­бованием срочно поставить маяк в Уинтертоне , где кораблекрушения приобрели катастрофический характер, но престарелые братья оставили бумагу без внимания. Неспо­собность «Дома Троицы» удовлетворять насущ­ные потребности флота не только пошатнула веру в корпорацию, но и на целые столетия отодвинула победу над береговыми братьями. Лишь в 1842 году «Дом Троицы, наконец, выку­пила последние четыре частных маяка. За них при­шлось выложить 1200000 фунтов стерлингов. Лишившись надежной "крыши", штранда по­степенно сошла на  нет, и Британские острова обрели долгожданный покой.

А в это время в России...

 В отличие от Европы и Америки, на Россий­ских берегах было спокойно. До реформенных преобразований Петра I морские побережья были пустынны, а российские купцы и варяж­ские гости обменивались товарами, в основ­ном, по внутренним водным путям. Как сви­детельствуют Новгородские хроники XI—XIII веков, русские купцы предпочитали случайной наживе от захвата потерпевших крушение ко­раблей устойчивую выгоду от добрых отноше­ний со своими заморскими партнерами. Так было на торговом ганзейском пути от Котлина до Новгорода. Так было и на торговом пути по Днепру через Черное море в Византию. Нема­лую роль здесь играли врожденная славян­ская приветливость и веками закрепленная готовность прийти на выручку бедствующим на воде. Ведь уже в договоре князя Олега с грека­ми (911) говорилось: "Если корабль греческий будет выброшен ветром на чужую землю и случится при этом кто-нибудь из русских, то они должны охранять корабль с грузом, ото­слать его назад на землю христьянскую, про­вожать его пока достигнет места безопас­ного. Если же беда приключится близ земли Русской, то корабль проводят в последнюю, груз продадут, а вырученное Русь принесет в Царьград, когда придет туда для торговли или посольства. Если же кто на корабле том будет убит Русью или пропадет что-нибудь, то преступники подвергаются наказанию". Эти каноны сохранились и в более поздние века. Например, в договоре смоленского кня­зя Мстислава Давидовича с Ригой, Готландом и немецкими городами (1229) подчеркивалось: ^и...у кого в одной из договаривающихся стран разобьется судно или челн, безразлично у латинянина или русина, то товар его свобо­ден на воде и на берегу, без пакости всякому; затопленный товар хозяин вытаскивает на берег при по­мощи своей дружины, если же потребуется сторонняя по­мощь, то хозяин пусть нани­мает людей при свидетелях, которые присутствуют при этом..."

  Капитальные маяки как предостерегательные знаки на морских побережьях у нас появились почти на столетие позже, чем в Европе. Создавая отечественный флот, Петр I, отлично знавший коварство ветров и мелководий, вопро­сам безопасности мореплава­ния уделял особое внимание и того же требовал от своих подчиненных. Для эффектив­ного управления флотом царь создал в 1718 году Адмиралтейств-коллегию, в одном из первых указов которой четко оговаривалось: "все грузы и судовое имущество, как рус­ских, так и иностранных судов, спасенные в пределах Российской империи, находится под непосредственным покровительством Императорского величества и является не­прикосновенным". После заключения Ништадтского мира (1721), завершившего долгую (21 год) Северную войну со Швецией, к России отошли часть Карелии к северу от Ладожского озера, Ингерманландия (Ижорская земля) от Ладоги до Нарвы, часть Эстляндии (северная Эстония) с Ревелем и островами Саарема и Хийумаа, часть Лифляндии с Ригой, а вместе с ними и маяки. Самый древний из них — Кыпу (1530) на западной оконечности острова Хийу­маа. Эти маяки, в основном, принадлежали частным лицам и в большинстве своем нахо­дились в жалком состоянии. Огонь получали сжиганием в канфорах угля или дров. Надзора за правильным освещением прибрежных вод не было. Каждый действовал исходя из личных соображений и местных потребностей. Все это благоприятствовало береговому разбою. Мно­гие владельцы маяков под циничным лозунгом: «друзья Господа и враги всех» грабили суда, создавая напряженную навигационную обста­новку, державшую судовладельцев и капита­нов в постоянном страхе. Сохранился доку­мент, рассказывающий о том, как в начале XVIII века некий барон Унгерн-Штернберг у входа в Ревель специально устраивал маяки на мелко­водье Финского залива. Корабли, привлечен­ные светом ложных огней, становились легкой добычей барона-пирата. Грабителю было безразлично, кого он обирает: соотечественников или иностранцев, живых или мертвых. Мерт­вых раздевали донага, а за живых требовали выкуп. Чтобы покончить с береговым разбоем, нуж­ны были серьезные организационные меры. В 1801 году Государственная Адмиралтейская коллегия, заваленная многочисленными жа­лобами от мореплавателей на беспорядки и неудобства плавания в Финском заливе, пору­чила Морскому Ученому Комитету рассмотреть все проекты, представленные организациями и частными лицами, по улучшению навигаци­онной обстановки. Наилучшим был признан проект капитан-лейтенанта Л.В. Спафарьева. В нем ужесточались требования как к канди­датам на должность смотрителя маяка, так и к жителям прибрежных районов."Смотрителей на маяках, — говорилось в проекте Спафа­рьева, — иметь хорошего поведения. Им же поручить наблюдение за вехами, поставлен­ными на море вблизи маяков. Обязать их во всякое время вести журналы о состоянии по­годы и силе ветра. Жите­лям островов приказать, чтобы они в ночное время огней по своим берегам не зажигали и тем в заблуж­дение мореплавателей не вводили; а если кто будет изобличен в умышленном держании огня на берегу, для обмана мореплавате­лей, то с таковым посту­пать как с разбойником или убийцею". Этот проект и лег в основу преобра­зований в маячном деле России. В 1805 году был создан Адмиралтейский Департамент, взявший в свои руки управ­ление маяками, ремонт и строительство новых. А 27 мая 1807 года император Александр I утвердил Положение о мая­ках. В соответствии с этим документом все частные маяки отошли в государственное владение,  за исключением двух Домесснесских  маяков, которые на основании до­говора, подписанного еще при Шведском правительстве 18 октября 1680 года, оста­вались в руках местного землевладельца барона Остен-Сакена, за что казна пла­тила ему ежегодно по 2500 талеров или 3325 рублей серебром. Таким образом, и на балтийских берегах со штрандой было покончено раз и навсегда.

Вместо заключения

Вот уже более двух столетий Европа не зна­ет морского разбоя на своих берегах. Маяки, как и задумывалось королевой Елизаветой Тюдор, светят всем и неприкосновенны, как полпреды государств. Но было бы наивным думать, что искорененная в XIX веке штранда перестала существовать на побережьях мирового океана. Подобно спорам лишайников, легко принорав­ливающимся к любым изменениям климата, а потому неискоренимым и при благоприятных условиях дающим многочисленное потомство, она в XXI веке расцвела ядовитыми цветами на побережьях Юго-Восточной Азии, Индийского океана и Африканского рога. Видоизменившись и приспособившись к новым реалиям, прибреж­ный морской разбой год от года приобретает все больший размах и изощренную жестокость. И вновь звучит набат, созывающий мировое со­общество на решительную борьбу с прогресси­рующей заразой.