Клубящаяся пыль и туман
все еще висели в воздухе, когда я увидел
два наших танка и мотоциклетный взвод.
Видимость была менее 300 метров. Вдруг
зловещая тишина была прервана ударом
снаряда польской противотанковой пушки.
Первый танк завертелся и, весь в дыму,
встал. Его катки еще вращались, когда
второй танк тоже был подбит. Оба наших
танка находились на расстоянии около
150 метров от противотанковой пушки,
позиция которой была хорошо замаскирована.
Снаряд за снарядом
пробивали броню наших танков, а пулеметные
очереди поливали улицу, заставив нас
искать укрытие. Мы слышали крики экипажа
танка-разведчика и были вынуждены лишь
наблюдать, не имея возможности прийти
на помощь. Каждый раз, когда новый снаряд,
пробив броню, проникал внутрь танка,
крики наших смертельно раненных
танкистов, остававшихся внутри,
становились громче. Мы пытались помочь
своим товарищам, которые сумели покинуть
подбитые танки и выйти из-под обстрела,
но это было невозможно. Пулеметы
противника били по улице. Их огонь
переместился вслед за танкистами,
которым удалось выбраться из своих
разбитых и горящих машин. Крики тех, кто
остался в подбитых танках, становились
слабее. Я лежал за кучей гравия. Как
завороженный смотрел на кровь, сочившуюся
из пробоин в броне первого танка. Я был
будто парализован, не видел тех польских
солдат, которые стреляли, но мои товарищи
уже лежали мертвые, прямо передо мной.
Из тумана галопом
выскочила польская кавалерия. Она
мчалась прямо на нас, и ее не останавливал
огонь моего автомата МР.38. Только когда
огонь мотоциклетного взвода скосил
нескольких лошадей и всадников, яростный
кавалерийский отряд ускакал обратно в
туман. Наша артиллерия обрабатывала
высоту перед нами, в то время как
гренадерский танковый батальон штурмовал
позиции противника. Молодые гренадеры
двигались так, будто были на учениях.
Их невозможно было остановить ни
пулеметным, ни артиллерийским огнем.
Бесчисленное, как казалось, множество
солдат шли при поддержке танков в
наступление на противника.
