Проблема сотрудничества советских граждан к части русской эмиграции с немцами в годы  Второй мировой войны долгое время находилась за плотной стеной умолчания, и если и освещалась в отечественной исторической науке, то достаточно односторонне и неполно. Однако справедливо говорят, что можно переписать учебники истории, но нельзя изменить прошлого. Без знания данной проблемы невозможен объективный анализ политики как Германии, так и Советского Союза в предвоенный и военный периоды. Кроме того, незнание вопроса, связанного с этой темой, нe дает полного ответа и на историю проблемы антисоветского движения в послевоенный период, что в свете сегодняшних политических изменений имеет весьма актуальное значение.

В данном сборнике представлены воспоминания некоторых участников борьбы против советской власти на стороне Германии, как из числа белых эмигрантов, так и бывших советских граждан.

История велосипеда начинается с 1801 года, когда русский крепостной рабочий Е. Артамонов придумал, построил и успешно опробовал двухколесную одноколейную повоз­ку. Ее диковинный вид и сейчас по­ражает воображение: спереди — огромное приводное колесо с пе­далями, сверху — жесткое сиденье наподобие скамейки, сзади — ма­хонькое поддерживающее колесико. Как ни странно, на столь громозд­кой и довольно тяжелой машине Артамонов добрался с родного Ура­ла до Москвы и вернулся обратно, проделав путь более 1000 км!

Увы, как, и многие другие, это изобретение (и, в частности, идея использования педалей) было похо­ронено в архивах царской админи­страции. В результате развитие ве­лосипеда задержалось на полвека!

Итак, все началось заново. В 1815 году немецкий изобретатель Карл Фридрих фон Драйз соорудил двухколесного «коня» . Ездок оседлывал его, словно взаправдашнего, и, от­талкиваясь от земли ногами, сам «скакал» по дороге, иногда со ско­ростью до 14 км/ч. Для предохране­ния обуви к подошвам прикрепля­лись стальные пластины. Официаль­но повозка именовалась «беговая машина» или «дрезина» (от имени изобретателя). Однако в народе ее метко прозвали «костотрясом» — ведь деревянные колеса, обитые железом, и жесткая подвеска «сед­ла» прекрасно передавали все не­ровности пути. Особого распространения «костотрясы» не получили, разве только до середины XIX века использова­лись на различных празднествах — своего рода «человеческих бегах». Для пущей привлекательности их разукрашивали, золотили, снабжали роскошным седлом для ездока, а то и креслом для пассажира, закрепля­ли на руле муляж лошадиной голо­вы . Конечно, одному чело­веку трудновато управлять такой машиной, сохранять равновесие и мчаться с приличной скоростью.

Клубящаяся пыль и туман все еще висели в воздухе, когда я увидел два наших танка и мотоциклетный взвод. Видимость была менее 300 метров. Вдруг зловещая тишина была прервана ударом снаряда польской противотанковой пушки. Первый танк завертелся и, весь в дыму, встал. Его катки еще вращались, когда второй танк тоже был подбит. Оба наших танка находились на расстоянии около 150 метров от противотанковой пушки, позиция которой была хорошо замаскирована.

Снаряд за снарядом пробивали броню наших танков, а пулеметные очереди поливали улицу, заставив нас искать укрытие. Мы слышали крики экипажа танка-разведчика и были вынуждены лишь наблюдать, не имея возможности прийти на помощь. Каждый раз, когда новый снаряд, пробив броню, проникал внутрь танка, крики наших смертельно раненных танкистов, остававшихся внутри, становились громче. Мы пытались помочь своим товарищам, которые сумели покинуть подбитые танки и выйти из-под обстрела, но это было невозможно. Пулеметы противника били по улице. Их огонь переместился вслед за танкистами, которым удалось выбраться из своих разбитых и горящих машин. Крики тех, кто остался в подбитых танках, становились слабее. Я лежал за кучей гравия. Как завороженный смотрел на кровь, сочившуюся из пробоин в броне первого танка. Я был будто парализован, не видел тех польских солдат, которые стреляли, но мои товарищи уже лежали мертвые, прямо передо мной.

Из тумана галопом выскочила польская кавалерия. Она мчалась прямо на нас, и ее не останавливал огонь моего автомата МР.38. Только когда огонь мотоциклетного взвода скосил нескольких лошадей и всадников, яростный кавалерийский отряд ускакал обратно в туман. Наша артиллерия обрабатывала высоту перед нами, в то время как гренадерский танковый батальон штурмовал позиции противника. Молодые гренадеры двигались так, будто были на учениях. Их невозможно было остановить ни пулеметным, ни артиллерийским огнем. Бесчисленное, как казалось, множество солдат шли при поддержке танков в наступление на противника.

         Я сделал первый выстрел по немцам на седьмой день войны…

     Пикуленко Д. Т.

    Дмитрий Тимофеевич Пикуленко, заряжающий легкого танка БТ-7, начал свой боевой путь в июне 1941 года. Если из всех бойцов, начавших воевать от границы, даже по официальной статистике, осталось к концу войны не более 2–3 процентов, то что говорить о танкистах, которым судьба отмеряла на фронте короткую жизнь! ... Пройти с боями на танке первые самые страшные месяцы войны — трудно представить.

     В книге, предлагаемой вниманию читателя, он не найдет повести о гражданской войне: смерть остановила перо автора, когда он приступил к описанию одного из славнейших эпизодов русской военной истории, брусиловского наступления 1916 г. События с 1917 по 1920 гг. описаны генералом Деникиным в хорошо известном пятитомном труде «Очерки Русской Смуты». Еще несколько глав, и автор кончил бы там, где он начал свои Очерки. Вероятно, он пошел бы и дальше и рассказал бы и о долгих годах, проведенных им в эмиграции, в некотором расхождении с официальными своими преемниками на посту вождя русских белых армий, тогда уже бывших в изгнании и рассеянии. Свою позицию, в сущности оборонческую, т. е. отрицающую сговор эмиграции с какой-либо нацией, идущей войной на Россию с завоевательными целями или с намерением ее расчленить, он защищал на всегда привлекавших многочисленную публику собраниях, устраивавшихся в Париже, где он жил с 1926 по 1940 гг. После великой катастрофы, свалившейся на Францию, он оказался под немцами в районе Бордо. Его посетил германский главнокомандующий, который предложил ему благоприятные условия жизни и работы над Воспоминаниями, при условии переселения в Германию. Генерал отклонил предложение и перенес все тяготы, выпавшие на русских эмигрантов, не польстившихся на немецкие посулы. В 1945 г. он переселился в Соединенные Штаты, где скончался 7-го августа 1947 г.